Аборт - Страница 33

— Да нет же!!! — захрипел серый пленник.

— Я все равно должен был появиться! — распрямил спину Серега, — рано или поздно! Закон существует только для того, чтобы его нарушать. Пройдут годы, мы захватим все, что живые бросили и уничтожили. Затопленные шахты, рухнувшие небоскребы, водохранилища, черные пустыри, гниющие свалки, вырубленные леса, соляные пустыни, позабытые кладбища… Пока нам будет хватать места, чтобы не пересекаться с живым миром, мы все это займем. А потом, когда живые станут нам мешать, мы позовем их в наш мир. И города станут могильниками, а кладбища — городами. Встать!!! — заорал Болотный.

Харон неуклюже поднялся, припадая на одну ногу, и зашмыгал носом. Серега вытащил из-за пазухи нож и, специально задевая тело пленника, разрезал веревки.

— Пропустите его! — приказал он.

Мертвые нехотя расступились. Харон, волоча одну ногу и придерживая руку, оставляя кровяные капли на сером бетоне, поковылял к выходу. Мрачный пес подошел туда, где сидел харон, и стал урча слизывать красные пятна.

Раздался телефонный звонок. Он звонил настойчиво, явно у Сереги, но он не отвечал, пока харон не вышел из корпуса. Когда ковыляющие шаги затихли, он взял трубку, посмотрел на фотографию звонившего и усмехнулся.

— А вот ты уходи… — сказал он и нажал на красную кнопку. — Закон — он, сука, что дышло, Санек…

Ладони

Этот сраный офисный небоскреб, казалось, никогда не кончится по высоте. Я же взбирался по лестнице дня три, а этажей, судя по всему, меньше не становилось. Плюс был в том, что подъем (или спуск — тут уж кому как) был условно пожарным и никакая зараза здесь не мусорила. На этаж приходилось по три пролета и, соответственно, по две маленькие межэтажные площадки. Ничего живого здесь не было, поэтому и пахло исключительно пылью. Сухой, в основном бетонной. Иногда на больших площадках, там, где были входы (или выходы — это уж кому как) на этажи, попадались странные сухие цветы в горшках или брошенные на произвол судьбы пальмы в кадках. Все растения давно засохли в ноль, и не подавали признаков жизни, хотя все еще упрямо стояли. Изредка встречались табуретки, урны, наполненные бычками, а на одном этаже я даже натолкнулся на среднего размера бильярдный стол, основательно потертый и со следами пыток. Правда, ни кия, ни шаров не наблюдалось.

Большинство дверей не было глухими, но остекление было либо матовым, либо волнистым, так что если что и угадывалось за ним, так это призрак коридора, уходящего вдаль.

На бильярдном столе, забравшись с ногами, я передохнул и основательно перекурил в последний раз. Ничего странного в этой фразе нет, просто нескончаемая пачка французских сигарет, которую я истреблял последние несколько недель, наконец-то сморщилась, и я с удивлением достал последнюю. Это было неожиданно. Мир повернулся странной, нелогичной стороной и снова стал узнаваемым. Как раз это мне было знакомо. Вещи имеют свойство возникать, тратиться и полностью исчезать. Это обрадовало примерно так же, как если бы я увидел старого приятеля. Или нет… Вот если бы я нашел потерянную в детстве маленькую машинку с невиданным тогда покрытием «зеленый металлик». Тогда, помню, горе было несравнимо ни с чем. С годами оно полностью сравнялось с землей, я терял куда более значимые вещи, но машинку эту помнил всегда и даже лет эдак в тридцать, когда у меня у самого появился сын, я ее нашел.

Ну, не такую, конечно. Намного более детализированную, дорогую и красивую. У нее открывались дверцы, да что там — дверцы… у нее были даже миниатюрные двигающиеся дворники, а если ее перевернуть, то было видно не просто логотип фабрики и остаток наклейки, как у той, моей, а изумительно повторенное днище. Там было все, как у настоящей машины — защита двигателя, выпирающий глушитель, тяги, лючки, а на лючках, что особенно умиляло, были видно, правда уже не настоящие, но тщательно отштампованные головки винтов.

Я принес ее сыну. Он оторвался от телевизора, взял ее в руки, пожужжал две секунды и опять уставился на экран. Там летали бешенные мультипликационные трансформеры, и я понял, что машинка так и осталась в детстве. А это, несмотря на фантастическую похожесть, всего лишь копия. Точная или почти точная, но копия.

Лежа на зеленом сукне старого бильярда, на невесть каком этаже, под косыми лучами заходящего солнца, в звенящей тишине, я взял сотовый и в который уж раз набрал номер сына.

Он подключился почти сразу, не прекращая клацать компьютерной клавиатурой, просто нажатия стали реже, потому что была занята одна рука, и закричал:

— Кто это… такой не определился? Белый, ты, что ли?

Судя по тону, у него сейчас было хорошее настроение. Видимо, его армия или за что он там воевал, побеждала.

— Это не Белый, — привычно ответил я, зная, что у него в ушах сейчас просто равномерный шум и ничего больше.

— А, простите, думал друг, — неожиданно вежливо сказал сын, и я мгновенно вспотел.

— Ты… — вскочил я с бильярдного стола, — ты меня слышишь?

— Слышу… Вы пропадаете…

Тут он был абсолютно прав. Я сейчас пропадал без всякого преувеличения.

— Сынок, это я!

— Папа? — неожиданно спросил сын и перестал клацать кнопками, — но ты ведь…

Когда стоишь на тысячном этаже в офисном здании на пожарной лестнице, тебе некого стесняться. Главное — не пугать того, кто говорит с тобой по телефону. Поэтому дурацкие, незапланированные слезы просто стекали вниз по моему небритому лицу, жгли кожу, а некоторые, особо крупные, уходили под рубашку и там остывали. Просто не надо менять голос, не надо орать и не надо всхлипывать. В конце концов, есть рукав. Я осторожно засмеялся. Мне очень хотелось это сделать, пусть даже и через боль.