Аборт - Страница 7

Сейчас я мог себе позволить курить. Напрочь забытый никотиновый голод проник в кровь, или что теперь у меня было вместо нее?

Вокруг Камаза и того, что отдыхало под ним, народу было человек двадцать. Гибддшники в светоотражающих своих мушкетерских одеяниях, пара-тройка явно служивых в штатском, окруживших шофера, кучка зевак и почти ненужные медики. Последние приехали раньше спасателей с их дисковыми пилами и суперножницами, посветили в глаза водителю грузовика, заставили его поводить глазами навроде детских ходиков, после чего щедро залили его физиономию сначала прозрачным, а потом, несмотря на его протесты, ярко-рыжим раствором.

Ждали экипаж Службы спасения. Я обошел всю разношерстную компанию и выбрал мужика, сидящего в своих шестых Жигулях метрах в двадцати от эпицентра. Он максимально сместился на обочину, с удовольствием бросил руль, потянулся, обошел машину, пересел на место пассажира, открыл настежь дверь и основательно закурил. То, чем он дымил, было настолько зверским, что большинство насекомых умирало на лету, не успев понять, в чем закавыка.

Так как опыта загробной жизни у меня отродясь не было, то я решил не мудрить, а действовать.

— Сигареткой не угостишь? — спросил я, выйдя, как и положено призраку, из ниоткуда.

Мужик встал, бросил пачку незнакомых мне табачных изделий на крышу автомобиля, сверху положил зажигалку, перешагнул через ограждение и стал доставать из широких штанин дубликатом бесценного груза.

— Спасибо! — сказал я, закурил и немедленно закашлял. — Крепкие! Что за марка такая?

— Кто б прочитал еще, — буркнул тот, щедро поливая бурьян, — сын привез, французские…

— Ну да. Эти могут. Не хуже кубинцев…

Мужик вернулся, сел прямо на стальное ограждение лицом в поле и изрек:

— В ногах правды нет.

— Это да, — согласился я и сел рядом.

У задумчивого мужика была одна странность — когда он говорил, слова почти точно совпадали с движение губ, чего, например, у специалиста по трагедиям я не заметил.

— В закрытом похоронят, — уверенно сказал любитель Франции.

— Думаешь? — спросил я.

— Да там и думать нечего. Смяло так, что фарш один. Заснул, поди?

— Ага, — осторожно затянулся я.

— Это бывает. Я тоже раз отключился. Но трасса ровная была, по две полосы в каждую сторону. В общем, проснулся я уже на обочине встречки. Но очнулся. И сразу по тормозам.

— Страшно было? — спросил я.

— Сразу — нет. А через час мандраж такой наступил, что встал на постой в гостинице придорожной какой-то и до утра трясло. Накроюсь одеялом и как начну в голове картинки гнать… Плюну, встану, пойду на улицу курить. Вернусь, опять под одеяло и опять эти мультики. Часа в три в очередной раз вышел, а там дальнобойщики что-то отремонтировали у своего коня и решили по очереди отметить.

— В смысле — по очереди?

— В смысле одному с утра за баранку — ему нельзя. А второй его подменяет к вечеру — ему можно. Как раз проспится. Тогда уж первый выпьет от души. Ну вот. Втроем сидели, вдвоем пили. Я им все и рассказал. В дороге ведь что хорошо — ты с ним выпиваешь, душу выкладываешь и ничего не скрываешь, потому что ты его первый и последний раз видишь. Вагонный синдром. Вот как столб придорожный. Мелькнет и нет его. Может, он и важен был, да кто ж его вспомнит. Искры одни, дымочки-колечки.

— Это точно, — подтвердил я, — дымочки-колечки… Я вот любовнице недавно звонил, Гале. Снился я ей. Не знаю, как так получается, но она меня слышит. И отвечает. А я вот спросить хочу — ты меня тоже слышишь? Или так просто складно сам с собой разговариваешь?

— Тихо сам с собою… Ладно, посидели и будет. Я вот почему здесь остановился… Как-то раз на трассе в кафе сигареты брал, впереди мужик, здоровый такой. Ну, отошла куда-то продавщица, пока ждали — разговорились. То, да се, ерунда, ни о чем. Я задержался на выезде, воды долил и руки помыл. А он сразу рванул. И через версты две колесо в продольную трещину попало, увело, развернуло, да об опору бетонную боковым ударом. Сам знаешь — боковой — самый опасный, под него и конструкторы мало чего предпринимают. Физика такая, что хоть в коконе сиди — не спасешься. Ну вот. Еду, а он уже отдыхает. Куски, стекла, бензин льется. Сидит горемыка, голову запрокинул, рот открыл. Весь уже там. Глаза блестят под веками. Не совсем закрыты. И показалось мне, что он кивнул мне. Дескать, живи за меня. Сегодня я, завтра ты. С тех пор всегда мертвых если вижу — останавливаюсь. Ведь если он меня опередил — значит, я за него что-то сделать должен? Что-то же это значит?

Я затушил окурок о стальной профиль и щелчком забросил его в поле:

— Ничего не значит. Ничего…

Он бросил окурок под ноги и наступил на него:

— Я поеду.

— Давай, — сказал я и снова посмотрел в безумно красивое фееричное звездное небо, — оставь сигареты, если не жалко.

— Да не жалко. Сынок мне удружил. Крепковаты они для меня, не хочу горло рвать. Вот, на столбике лежат. Забирай!

— Удачи. Не засни на трассе.

Он улыбнулся и крякнул.

— Сегодня точно не засну! Налюбовался тобой всласть…

Я оглянулся и увидел, что он смотрит мне прямо в глаза, но не как тот парнишка, с озлобленным любопытством, а как-то сверху вниз, и по-доброму, широко, пронзительно улыбается. Сила в нем была, уверенность, и он безо всякого расчета поделился ею. Стало легче. Проще как-то. Теплее. Человечнее.

Потом он уехал, и я понял, что мне здесь делать нечего. Пока мы разговаривали, приехали бравые и очень опытные спасатели. Они мгновенно привели в чувство расстроенного водилу Камаза, отцепили прицеп, приказали шоферу сесть в кабину и, послав подальше гибддшника с советами, по миллиметрам, плавненько скатили огромный грузовик с груды искореженного железа. Милиционер, правда, настаивал на подъемном кране, причем аргумент у него был оригинальный — вдруг я там жив, а раз так, то не надо бы по мне елозить без одобрения. Оптимистично настроенный главный спасатель для прессы хмыкнул, а неофициально заявил, что его и раньше веселили продавцы полосатых палочек, а сегодня так и вовсе день удался.